Неточные совпадения
Часа через два, когда все
на пристани умолкло, я разбудил своего казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги
на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и
вышел. Она дожидалась меня
на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.
Которого куреня бо́льшая часть переходила, туда и куренной атаман переходил; которого малая часть, та
приставала к другим куреням; и
вышло без малого не поровну
на всякой стороне.
— Здравствуйте-с, — ответила она негромким, но звучным голосом и, глянув искоса
на Аркадия, который дружелюбно ей улыбался, тихонько
вышла. Она ходила немножко вразвалку, но и это к ней
пристало.
Чего как волчонок молчит?“ И хоть давно уж все перестали удивляться
на Максима Ивановича, но тут опять задивились: из себя
вышел человек; к этакому малому ребенку
пристал, отступиться не может.
Берег! берег! Наконец мы ступили
на японскую землю. Мы
вышли на каменную
пристань. Ну, берег не очень занимательный: хоть и не
выходить!
Едва мы
вышли на крыльцо, музыка заиграла, караул отдал честь полномочному, и мы в прежнем порядке двинулись к
пристани.
Насилу продрались мы, между судов и лодок, к каменным ступеням
пристани и
вышли на улицу.
В самом деле,
на пристани ожидала нас толпа гуще, было больше суматохи; навстречу
вышли важнее чиновники, в самых пестрых юбках.
Японские лодки непременно хотели
пристать все вместе с нашими: можете себе представить, что из этого
вышло. Одна лодка становилась поперек другой, и все стеснились так, что если б им поручили не пустить нас
на берег, то они лучше бы сделать не могли того, как сделали теперь, чтоб пустить.
Скоро после присяжных судебный
пристав односторонней походкой
вышел на середину и громким голосом, которым он точно хотел испугать присутствующих, прокричал...
Судебный
пристав, румяный, красивый человек, в великолепном мундире, с бумажкой в руке подошел к Фанарину с вопросом, по какому он делу, и, узнав, что по делу Масловой, записал что-то и отошел. В это время дверь шкапа отворилась, и оттуда
вышел патриархального вида старичок, но уже не в пиджаке, а в обшитом галунами с блестящими бляхами
на груди наряде, делавшем его похожим
на птицу.
Судебный
пристав взял бумагу, которую она протягивала председателю, а она, упав
на свой стул и закрыв лицо, начала конвульсивно и беззвучно рыдать, вся сотрясаясь и подавляя малейший стон в боязни, что ее
вышлют из залы.
Все это вместе так было гадко, что я
вышел опять
на двор. Исправник выбежал вслед за мной, он держал в одной руке рюмку, в другой бутылку рома и
приставал ко мне, чтоб я выпил.
Утром было холодно и в постели, и в комнате, и
на дворе. Когда я
вышел наружу, шел холодный дождь и сильный ветер гнул деревья, море ревело, а дождевые капли при особенно жестоких порывах ветра били в лицо и стучали по крышам, как мелкая дробь. «Владивосток» и «Байкал», в самом деле, не совладали со штормом, вернулись и теперь стояли
на рейде, и их покрывала мгла. Я прогулялся по улицам, по берегу около
пристани; трава была мокрая, с деревьев текло.
Намука подвел лодку к камню, и мы тотчас
вышли на него. Все сразу повеселели. Вихров и Крылов стали откачивать воду, а я с орочами принялся осматривать берег, к которому мы
пристали. Наше укрытие представляло собою ловушку, из которой можно было выбраться только по воде. Базальтовая жила упиралась в отвесную скалу. Каких-нибудь выступов или карнизов, по которым можно было бы взобраться наверх, не было.
— Ты все про других рассказываешь, родимый мой, —
приставал Мосей, разглаживая свою бороду корявою, обожженною рукой. — А нам до себя… Мы тебя своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили
на Каменке, когда о заводах и слыхом было не слыхать… Наше дело совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы воля
вышла нам правильная…
Ромашов причалил к
пристани и помог Назанскому
выйти из лодки. Уже стемнело, когда они приехали
на квартиру Назанского. Ромашов уложил товарища в постель и сам накрыл его сверху одеялом и шинелью.
Так как наш странник доплыл в своем рассказе до последней житейской
пристани — до монастыря, к которому он, по глубокой вере его, был от рождения предназначен, и так как ему здесь, казалось, все столь благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже ни
на какие напасти не натыкался; однако же
вышло совсем иное. Один из наших сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много страдают от беса, и вопросил...
На другой день
пристав, театрал и приятель В.П. Далматова, которому тот рассказал о вчерашнем, сказал, что это был драгунский юнкер Владимир Бестужев, который, вернувшись с войны, пропивает свое имение, и что сегодня его губернатор уже
выслал из Пензы за целый ряд буйств и безобразий.
Вышел на крыльцо грозный
пристав Змеев...
К ней, конечно,
пристали и мужчины, которым я говорю: «Вы, господа, конечно, можете разорвать меня
на кусочки, но вам же после того хуже будет!» Это бы, конечно, их не остановило; но,
на счастие мое,
вышел Тулузов и говорит мне: «Я не желаю вести этого дела».
— Мне наш частный
пристав передавал, что сам государь повелел господина Лябьева только
выслать на жительство в Тобольскую губернию.
— Так вот оно
на мое и
выходит. Коли человек держит себя аккуратно: не срамословит, не суесловит, других не осуждает, коли он притом никого не огорчил, ни у кого ничего не отнял… ну, и насчет соблазнов этих вел себя осторожно — так и совесть у того человека завсегда покойна будет. И ничто к нему не
пристанет, никакая грязь! А ежели кто из-за угла и осудит его, так, по моему мнению, такие осуждения даже в расчет принимать не следует. Плюнуть
на них — и вся недолга!
Выходя из острога
на работу, арестанты строились перед кордегардией в два ряда; спереди и сзади арестантов выстроивались конвойные солдаты с заряженными ружьями. Являлись: инженерный офицер, кондуктор […кондуктор… — Кондукторами в военно-инженерных частях назывались унтер-офицеры.] и несколько инженерных нижних чинов,
приставов над работами. Кондуктор рассчитывал арестантов и посылал их партиями куда нужно
на работу.
Они
вышли и пошли берегом, направо, к
пристаням, в надежде, что, может быть, Матвей и Дыма приехали
на том эмигрантском корабле из Германии, который только что проплыл мимо «Свободы».
Красивый адъютант, поздоровавшись, попросил Хаджи-Мурата сесть, пока он доложит князю. Но Хаджи-Мурат отказался сесть и, заложив руку за кинжал и отставив ногу, продолжал стоять, презрительно оглядывая присутствующих. Переводчик, князь Тарханов, подошел к Хаджи-Мурату и заговорил с ним. Хаджи-Мурат неохотно, отрывисто отвечал. Из кабинета
вышел кумыцкий князь, жаловавшийся
на пристава, и вслед за ним адъютант позвал Хаджи-Мурата, подвел его к двери кабинета и пропустил в нее.
Слушая, он смотрел через крышу
пристани на спокойную гладь тихой реки; у того её берега, чётко отражаясь в сонной воде, стояли хороводы елей и берёз, далее они сходились в плотный синий лес, и, глядя
на их отражения в реке, казалось, что все деревья
выходят со дна её и незаметно, медленно подвигаются
на край земли.
Незаметно
вышли за ограду и тихо спускались сквозь рощу по гладко мощёной дороге
на берег реки, к монастырской белой
пристани.
Глеб, у которого раскипелось уже сердце, хотел было последовать за ним, но в самую эту минуту глаза его встретились с глазами племянника смедовского мельника — того самого, что
пристал к нему
на комаревской ярмарке. Это обстоятельство нимало не остановило бы старика, если б не заметил он, что племянник мельника мигал ему изо всей мочи, указывая
на выходную дверь кабака. Глеб кивнул головою и тотчас же
вышел на улицу. Через минуту явился за ним мельников племянник.
— Да ты мне только скажи, болезная,
на ушко шепни — шепни
на ушко, с чего
вышло такое? —
приставала старушка, поправляя то и дело головной платок, который от суеты и быстрых движений поминутно сваливался ей
на глаза. — Ты, болезная, не убивайся так-то, скажи только…
на ушко шепни… А-и! А-и! Христос с тобой!.. С мужем, что ли,
вышло у вас что неладно?.. И то, вишь, он беспутный какой! Плюнь ты
на него, касатка! Что крушить-то себя понапрасну? Полно… Погоди, вот старик придет: он ему даст!..
Беркутов. Мы! А много ль вас-то? Вы тут ссоритесь,
на десять партий разбились. Ну, вот я
пристану к вам, так ваша партия будет посильнее. Знаешь, что я замечаю? Твое вольнодумство начинает выдыхаться; вы, провинциалы, мало читаете.
Вышло много новых книг и брошюрок по твоей части; я с собой привез довольно. Коли хочешь, подарю тебе. Прогляди книжки две, так тебе разговору-то лет
на пять хватит.
Лодка бойко обогнула
пристань и
вышла на простор. Она исчезла в волнах, но тотчас же из глубокой ямы скользнула
на высокий холм, так что можно было различить и людей и даже весла. Лодка прошла сажени три, и ее отбросило назад сажени
на две.
Воевода выпил чарку любимого травника от сорока немощей, который ему присылали из монастыря, потом спросил домашнего меду, — ничто не помогало. Проклятый дьячок не
выходил из головы, хоть ты что делай. Уж не напустил ли он
на него какой-нибудь порчи, а то и прямо сглазил?.. Долго ли до греха? Вечером воеводе совсем стало невтерпеж, и он отправил за дьячком своих
приставов.
Скоро в дверях ее явился частный
пристав, следователь и доктор. Все трое поочередно подходили к учителю и, взглянув
на него,
выходили вон, награждая Кувалду косыми и подозрительными взглядами. Он сидел, не обращая
на них внимания, пока
пристав не спросил его, кивая головой
на учителя...
Вскочили все, котлы опрокинули — в тайгу!.. Не приказал я ребятам врозь разбегаться. Посмотрим, мол, что еще будет: может, гурьбой-то лучше спасемся, если их мало. Притаились за деревьями, ждем.
Пристает лодка к берегу,
выходят на берег пятеро. Один засмеялся и говорит...
И она нервно вздрогнула. Я быстро надел калоши и
вышел в сад, чтобы через забор взглянуть
на лодочную
пристань.
Алексей Трифоныч
на пристань сбирался, когда пришел Патап Максимыч.
Вышла к нему Марья Гавриловна, бледная, смущенная, с покрасневшими глазами — не то плакала, не то ночь не спала.
Толпа любопытных канаков уже собралась
на пристани, когда из катера и вельбота
вышли русские офицеры в шитых мундирах, в саблях и треуголках
на голове. И мужчины и женщины глазели
на прибывших во все глаза, видимо восхищаясь блеском мундиров, а мальчишки просто-таки без церемонии трогали сабли и улыбались при этом своими добродушными ласковыми глазами.
Мать Таисея, обойдя приглашавших ее накануне купцов, у последнего была у Столетова.
Выходя от него, повстречалась с Таифой — казначеей Манефиной обители. Обрадовались друг дружке, стали в сторонке от шумной езды и зачали одна другую расспрашивать, как идут дела. Таисея спросила Таифу, куда она пробирается. Та отвечала, что идет
на Гребновскую
пристань к Марку Данилычу Смолокурову.
— Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил в Москву, ездил в Питер, у Макарья без малого две недели жил… А не остановился я у вас для того, чтобы
на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет тот генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем в женской обители проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность
вышла… Потому и
пристал в сиротском дому.
Когда в Царицыне Меркулов писал письма, он, от бессонной ночи и душевного волненья, написавши адрес Веденеева: «
На Гребновскую
пристань», бессознательно поставил его и
на письме к Зиновью Алексеичу. Из этого путаница
вышла. Хорошо еще, что Веденеев был у Макарья, а то бы письмо к Доронину так и завалялось в почтовой конторе.
— Нет, уж пожалуйста, матушка, позвольте нам у вас грозу обождать. Сделайте такое одолжение, —
выходя из тарантаса, сказала Дарья Сергевна. — Женщина, видится, вы добрая, очень бы хотелось мне у вас
пристать. Не в пример было бы мне спокойнее, чем
на постоялом дворе.
В умывальной был невообразимый шум. Маня Иванова
приставала к злополучной Ренн, обдавая ее брызгами холодной воды. Ренн,
выйдя на этот раз из своей апатии, сердилась и
выходила из себя.
По-старому-то лучше жилось, все было
на своем месте; а теперь и мужчины и женщины
вышли из пазов, ни к тем, ни к этим не
пристали.
Никто не видел лица конвойного, и ужас пролетел по зале невидимкой, как бы в маске. Судебный
пристав тихо поднялся с места и
на цыпочках, балансируя рукой,
вышел из залы. Через полминуты послышались глухие шаги и звуки, какие бывают при смене часовых.
Мы
вышли на палубу. Светало. Тусклые, серые волны мрачно и медленно вздымались, водная гладь казалась выпуклою. По ту сторону озера нежно голубели далекие горы.
На пристани, к которой мы подплывали, еще горели огни, а кругом к берегу теснились заросшие лесом горы, мрачные, как тоска. В отрогах и
на вершинах белел снег. Черные горы эти казались густо закопченными, и боры
на них — шершавою, взлохмаченною сажею, какая бывает в долго не чищенных печных трубах. Было удивительно, как черны эти горы и боры.
После свадьбы Горлицын
вышел в отставку, предоставив лишние кули соли в распоряжение своего преемника, и переехал к дочери в новую деревню ее мужа, где был и прекрасный дом, и прекрасный сад, и протекала та же M-река, омывавшая берег,
на котором стоял домик соляного
пристава в Холодне.
— Не узнаю тебя, атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей знаю. Не из таковских… Смута
выйдет, все
пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст
на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя. Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к
пристани. В ней сидели два финна в простых крестьянских одеждах, больших и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению,
на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили
на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля,
вышел на берег и начал пробираться к городскому дому.
— Я почти никогда не хожу, — перебила я его. — Доктор
пристал. Я
вышла для моциона, а не для тех иерихонцев. — И я указала
на тротуар, через улицу.